Безымянная речушка задала гидрологам трудную загадку.

Вытекала она из небольшого озера и сонно катила свои воды по бескрайнему болоту. Расход ее был почти постоянным, возрастая, весной, когда таяли снега. К этом гидрологи привыкли, а вот в это лето с ней что-то случилось. Расход убавился вдвое.

— Обследуйте реку до озера и принесите разгадку этой несуразности, - предложил мне мой начальник. - Только без проводника вам туда не добраться. Вот адрес. Уговорите старика быть провожатым. У озера он когда-то гнал деготь и знает все ходы и выходы.

Пришел я к дому деда к шести часам утра. Он ждал меня на завалинке. Бросилась в глаза одежда старика. Длинная толстовка, брюки, крашенные ольховой корой, на ногах лапти с аккуратно подвязанными портянками. Угадав мои мысли, дед произнес:

— Отец мне говорил: в дальнюю дорогу одевай, сынок лапти, - не пропадёшь. А твои бродовые сапоги пропекут тебя еще в начале пути. Вечером сам догадаешься, что к чему. Пошли, милок, - дед поднял с земли вещевой мешок, суковатый посошок и пошагал первым навстречу утреннему солнцу.

День и дорога казались бесконечными. Я еле поспевал за стариком, поглядывал под ноги и на реку. Ничего подозрительного не находил. Дед безошибочно угадывал в густой осоке и пушистом багульнике полуистлевшие лавы, перекинутые когда-то через топкие места, и я в душе был рад такому проводнику. Иногда на пути попадались площади недозрелой клюквы, из редких бочажков с прогретой водой со свистом взлетали отлинявшие селезни.

После привала шагалось еще труднее. Все чаще я задавал старику вопрос: «Далеко ли идти?». Ночевка назначена на гриве у озера, где настоящий смешанный лес забрался на пригорок и как огромный купол не один час манил нас. Силы мои иссякли. Все труднее было шагать по мягкому войлоку мхов или вытаскивать отяжелевшие сапоги из очередной топи. Наконец подошли. к цели.

— Вот и моя землянка. Ночевать будем здесь. Я осмотрю прохудившуюся хатенку: нет ли змей, а ты побери дров для костра, чайком побалуемся.

Проходя с хворостом мимо группы берез у кромки болота, заметил уйму грибов. Белые, словно, торопясь на водопой, сбегали по откосу к озеру. Набрал их в подол плаща, отнес деду на жаркое, а сам вернулся и сел на прелый пень. Передо мной открывалась характерная для болотных озер панорама.

Водную гладь ободком обхватила стена тростника. За ней по болоту, как щетина на кочках, торчали сосенки. Крупное солнце спряталось за головки метелок, погасив за собой световую дорожку на воде. Громкий крик журавля отсалютовал угасающему дню. На озерную гладь выплели две птицы. "Лебеди", - узнал я их по гордо роставленным шеям. И устье речки-загадки было тихо, потом на моих глазах неожиданно упала корявая осина. Раздался плеск, а потом все стихло Задумчивая тишина улеглась над озером. Бездумно я прислушивался к ней, как вдруг нелепая догадка промелькнула в голове. Проверить ее можно только утром.

Когда я вернулся на службу, мой начальник вопросительно взглянул мне в лицо.

— Из лебединого озера — сказал я обрадованно, — вытекает бобровая речка. Расход воды регулирует хатка, построенная в истоке этими зверьками.

Профессор 3ыков установил в сухих лесных логах маленькие запруды, с лотками и водосливами для изучения дождевого стыка. У запруд, над бетонными колодцами, поставили маленькие будки Трубами соединили запруды с колодцами, и над ними поставили самописцы. Поплавки этих приборов плавали на поверхности воды в колодце.

Как только над лесом выпадал дождь, вода стекала по логу до запруды. Подымался уровень в ней и в колодце. За водой следовал поплавок и вращал барабан со специальной бумажной лентой, размеченной на часы и сантиметры. Лодочка пера, наполненная чернилами, вела беспрерывную запись изменения уровня в колодце.

Варя, наблюдатель профессора, должна была ежедневно утром менять ленты на самописцах, обрабатывать их и вычислять количество воды, стекающей через водосливы.

Работа была несложной, но интересной. Утренние прогулки по лесу доставляли ей удовольствие.

Прошло лето. Отправляя профессору сентябрьский отчет, Варя задумалась. За последние три дня на ленте появились странные ступеньки. Дождей не было. Днем самописец тянул прямую линию, как ему и было положено в нормальных условиях. В сумерки на ленте появлялась маленькая ступенька, затем вторая, третья. Ступеньки и прямые чередовались, а к утру исчезали.

Не сумев разгадать природу этих ступенек, ждала разъяснений профессора.

Он сообщал: "Наблюдения за сентябрь проведены хорошо. За последние три дня запись в Корыхаловом логу в виде ступенек, объяснить научно не можем. Проверьте плавность работы самописца. Будьте особенно внимательны. Попытайтесь разобраться в записи на месте. Если такая запись будет продолжаться, телеграфируйте — направим к вам гидролога".

Утром Варя проверила работу приборов. Все было нормально, не вызывало сомнений. Так в чем же дело? Ступеньки появляются в сумерки, значит надо просидеть в будке ночь и следить за ними.

Время тянулось медленно. Расплывались очертания деревьев, принимая самые причудливые формы. Было немного жутко одной в ночном, сказочном царстве Берендея. Поминутно направляла луч фонарика на ленту. Ничего, одна прямая линия удлинялась на барабане. Но вот по телу прокатилась какая-то теплота. На ленте появилась первая ступенька. Может это почудилось? Снова осветила ленту. Самописец тянул прямую линию после второй ступеньки.

Она осторожно подошла к колодцу. Направила фонарик в темноту над поплавком и включила свет. Ахнула, глядя на качающийся поплавок, а потом рассмеялась.

Вернувшись домой, набросала текст телеграммы профессору Зыкову: "Количество ступенек зависит от количества лягушек, по очереди забирающихся на поплавок. Трубу в запруде закрою сеткой, а всех лягушек, собравшихся зимовать в колодце, выброшу".

Мы получили срочное задание - составить проект сельской ГЭС. Нужно было провести топографическую сьемку участка реки. На другой день выехали к месту работы.

Скоро на берегу, в большой излучине, уже стояли две брезентовые палатки. Дымился костер. Языки пламени лизали кастрюлю и большой чайник.

Оживились берега реки. Каждый занимался своим делом. В течение двух дней мы почти закончили необходимые ра6оты. Я составил в карандаше план. Чтобы обвести его тушью, пригласил техника Ивана Яковлевича Яковлева.

В палатке чертить было неудобно, и Яковлев ушел в один из маленьких домиков соседней деревни. Вечером я зашел к нему. На столе лежал знакомый лист ватмана. На нем вместо слабых карандашных линий в вечернем освещении блестели четкие черные линии. Блеск туши показался мне играющим.

— Иван Яковлев, почему так светится чертеж?

— Да я в тушь сахару добавил, — ответил он.

Посидев немного в комнате и побеседовав со старенькой хозяйкой дома, я ушел к палаткам. Поужинавшие изыскатели сидели вокруг костра и пели:

А вечер опять хороший такой,

Что песен не петь нам нельзя.

Под беспрерывно меняющиеся мотивы песен я уснул в палатке.

Утром меня разбудил взволнованный голос Ивана Яковлевича.

— У меня несчастье! Полностью готовый чертеж оставил вчера на столе. А сегодня его нет.

— Как нет!? — воскликнул я в недоумении.

— Бумага осталась, а на ней… ни одной линии.

— Кроме хозяйки кто еще заходил к Вам?

— Никого, - упавшим голосом ответил Иван Яковлевич.

Быстро одевшись, мы пришли в домик. При внимательном осмотре на листе ватмана обнаружены слабые вмятины от карандаша. Куда делась тушь? Ни одна догадка не приходила в голову. Что делать? Кончается представленный срок для завершения всех работ. Решили быстро восстановить чертеж и строго наблюдать за ним.

До позднего вечера трудился Иван Яковлевич. Чувствовал он себя не важно: из-за меня, мол, люди задерживаются.

Когда он снова закончил чертеж, я предложил ему:

— Ложитесь-ка поспать. Я посижу немного. Как высохнет тушь жирной заглавной надписи — уберу чертеж.

Он послушался и скоро заснул.

На улице было тихо. Крупные кучевые облака заслоняли звездное небо. Необычайно быстро сгущались тьма.

— Будет гроза, — подумал я, — днем сильно парило.

Замигала лампа. Фитиль обуглился и начал чадить, выбрасывая хлопья сажи. Кончился керосин. Но не будить же ночью хозяйку!

Я встал и погасил лампу. Уселся у раскрытого окна.

Утомленный хлопотами длинного летнего дня, я не заметил, как заснул. Проснулся от удара отдаленного грома. Прислушался и в наступившей предгрозовой тишине уловил какое-то шуршание на столе. Подбежал к чертежу, чиркнул спичку.

От вспыхнувшего огня с ватмана в разные стороны разбегались крупные черные тараканы. Часть линий на чертеже опять исчезла.

— Сахарок, сахарок в туши нас подвел, Иван Яковлевич, — сказал я тихо, чтобы не разбудить спящего.

Удивленный такой разгадкой исчезнувшего чертежа, я не заметил, как догорела спичка и обожгла мне пальцы.

Медведь торопливо шел бором. Остановился у большого муравейника, разворошил его и полакомился жирными яичками. У высокого пня на ходу обсосал ягоды брусники. Насторожился и обнюхал пахнувший теплой хвоей воздух: где-то хрустнули сухие ветки.

Из-за низких кустов вереска выскочила лайка. Увидев медведя, оскалила зубы и заворчала. Потом, осмелев, звонко залаяла, бросилась к медведю и, захлебываясь от ярости, старалась схватить его за ногу. Медведь встал на дыбы и лапой отмахивался от назойливой забияки.

Показались охотники (в ту пору еще не была запрещена охота на медведей). После целого дня преследования они, вместо того чтобы стрелять, остановились, пораженные: очень уж велик зверь и притом черный.

Медведь заметил их. Крупными прыжками, петляя, он убегал от остолбеневших преследователей.

Раздались запоздалые выстрелы.

Медведь добежал до реки, не раздумывая бросился в воду и поплыл к лесу, видневшемуся на другом берегу.

Собака заметалась вдоль берега и жалобно заскулила. На широкую песчаную отмель вышли охотники. Они тоже были готовы завыть от досады: медведь уплывал на территорию заповедника. Все пропало. Там выстрел раздается только по особому разрешению, для научных целей. - А что, если получить такое разрешение? - пришла одному из них счастливая мысль.

И вот оба охотника стоят перед столом директора, с азартом, перебивая друг друга, рассказывают:

— Вы понимаете, ноги у нас отнялись, когда увидели ero стоящим.

Красавец. Разрешите добить, товарищ директор, пропадет он все равно, раненый.

Энтузиазм охотников смутил директора. Заповедник давно хотел иметь чучело медведя для своего музея, но попадались только небольшие экземпляры бурых медведей. А вдруг и вправду этот медведь крупнее обычных, живущих в ярославских лесах? Может, разрешить, оговорив для музея шкуру?

— Век такого зверя не видели, — упрямо твердили охотники, — Чернее голенища.

Черные медведи здесь редки. Этот довод оказался решающим. Через час, в сопровождении егеря, охотники снова углубились в лес.

Собака быстро нашла след. Медведь лежал в буреломе и зализывал свою рану …

Медвежья шкура, растянутая по стене музея, своими размерами вызывала удивление, а цвет ее заставлял радоваться сделанному приобретению.

Но радость оказалась преждевременной. Когда препаратор готовил шнуру для чучела, промывал ее, она вдруг приняла обычную бурую окраску.

Оказалось, что лесной бродяга жил в старых угольных ямах и вымазался в угле до черноты.

Памяти А.П.Пыхалова.

В теплый майский полдень я подошел к дому моего товарища в деревне Копосово. Саша Пыхалов поставил под умывальник, висевший на заборе, ограждающем молодой сад, пустой таз и пригласил меня присесть на завалинку.

Тихо разговаривая, мы любовались буйным цветением кустов черной смородины. Почти с равномерными промежутками времени с конца стержня умывальника срывалась крупная капля и с мелодичным звоном разбивалась о дно пустого таза. В окружающей тишине, нарушаемой только гудением шмелей, этот звон был отчетливым, обращал на себя внимание.

Вдруг из-за двора выбежал маленький лосенок и встал у умывальника; в тени большого куста смородины.

Я остолбенел.

Заметив мою оторопь, Саша заговорил:

— Я еще не рассказывал тебе о лосенке? Видно, он потерялся от матери. Пристал ко мне в лесу, с неделю ходит у дома. Правда, красивый?

Да, он был интересен, как все малыши.

Прячась в тени, лосенок прислушивался к звукам капель.

Потом потянулся к мокрому пятну на дне таза.

Одна из капель угодила ему прямо в нос.

Вздрогнув от неожиданности, лосёнок мотнул головой и, словно проверяя, откуда она появилась, уставился на мокрый стержень. Еще выше поднял голову и, принюхиваясь, нечаянно коснулся стержня снизу.

Струйка воды растекалась по его мордочке, часть воды, как видно, попала на язык. Это ему понравилось. Он снова дотянулся до стержня, и, как будто это делал ежедневно, толкнул его.

Сначала шершавым языком лосенок облизывал мокрый нос. Потом стержень. сосной вполз в губы, и струйка воды стала беспрерывно стенать прямо в рот. Сладко чмокая и не выпуская изо рта чудесного стержня, лосенок впервые в жизни утолял жажду из такого необычного источника.

Катер шел вдоль границы затопленного леса в районе речушки Яны. Среди картин, причудливых, меняющихся по ходу судна, наше внимание привлекла небольшая рощица.

Это был отмерший сосновый бор, наполовину погруженный в воду. Хвоя давно осыпалась. Сквозь кружево ветвей просвечивало яркое июньское солнце. Какие-то темные узлы на деревьях напоминали грачиные гнезда на кладбищенских березах.

Темные узлы и в самом деле оказались гнездами, но только не грачей. Здесь разместилась колония серых цапель. Гнезд было больше двухсот. На некоторых крупных соснах — по три-четыре. И у каждого стояли сторожа.

Позы некоторых птиц показались нам странными. Подогнув ноги, цапли полураспущенными крыльями закрывали гнезда, отвернувшись от солнца, как будто по команде.

Почему они сидят так?

Загадка была быстро разгадана. Серые цапли, превратив свои широкие крылья в зонтики, спасали неоперившихся птенцов от солнечного удара.

Мы двое шли по торфяному острову - сплавине. Торопились на плавучую баржу - метеостанцию, укрывшуюся от ударов волн за этим островом. Владимир Степанович шагал впереди. Из невысокой порыжевшей осоки торчали щупальцы пней. Кое-где поблескивали на солнце бочажки чистой воды и плешины черно - бурой грязи. Ходить по такому острову опасно. На всякий случай в руках у нас огромные шесты. Прощупываем на пути коварный остров, прыгаем на корневища осоки, кочки.

Коrда до баржи осталось совсем недалеко, встретили перед собой полоску жидкой грязи. Выбрав впереди большую кочку, Владимир Степанович прыгнул.

Кочка качнулась под ним, стараясь уйти из-под ног.

Раздался резкий свист. Мы оглянулись, Рядом, из-под ивового кустика, выпорхнула серая утка. Набирая высоту, она улетела в море.

Как стремителен был ее полет!

С помощью шеста я подобрался к кустику, раздвинул в стороны свежие ветки. На земле, чуть прикрытой сухой травой, было утиное гнездо: в углублении лежали четыре яичка.

Нам вспомнились рассказы старых охотников, что дотрагиваться до яиц нельзя: на них останется запах человека и утка может забросить свое гнездо. И мы не тронули их.

На другой день, продолжая работать на острове, несколько раз подходили к гнезду. Глазами считали яички: одно, два, три. Опять четыре. Неужели утка забросила свое гнездо?

На четвертый день вечером, когда на море было совершенно тихо, нам показалось, что кто-то низко над землей пролетел к гнезду. Взяв бинокли, начали наблюдать. Были сумерки. На остров успели лечь густые тени, и знакомый кустик выглядел темным пятном. Низкая луна серебрила вдали узкую полосну воды, да у самого берега светилась спокойная гладь. В густой траве ничего не было видно.

Но вот мы заметили, как с кромки низкой сплавины на воду спустился серый комок. Осторожно огибая остров, оставляя за собой струйки потревоженной воды, направлялся в сторону затопленного леса.

«Уплыла», — подумал я. — Может, завтра будет пятое яичко. Проснувшись утром, не умываясь, мы побежали к гнезду. Нетерпеливое любопытство снедало нас обоих.

Проходя у кромки плавучего острова, неожиданно увидели утку.

Заметив нас, она заторопилась к воде. Голова ее поворачивалась из стороны в сторону, а бусинки глаз беспокойно следили за нами. Владимир Степанович взмахнул руками. Утка не взлетела.

— В чем дело? Почему она не взлетает? Сейчас я ее поймаю. Согнувшись и растопырив руки, он побежал к утке. Раскрыв клюв и делая зигзаги, утка торопилась к воде. Когда руки Владимира Степановича были готовы схватить ее, она крякнула и, расправив крылья, поднялась в воздух. При взлете у нее из-под крыла вывалилось яйцо и упало около рук Владимира Степановича, схвативших вместо утки горсть сухой травы.

В недоумении мы остановились. Потом оба побежали к гнезду. Раздвинули ветки и заглянули в знакомое место. В гнезде было пусто. За тихую ночь утка перетаскала свои яички в новое гнездо.

Наблюдения занимают пятнадцать минут. Сорок пять минут жду начала новых наблюдений. изредка бросая взгляд на часы. Моя лодочка спряталась в густых зарослях камыша, только корма с приборами выглядывает в крупную заводь.

Свободного времени много, можно спокойно покурить, подумать.

Кругом тишина. Вода блестит до боли в глазах. Полуденное солнце ласково заглядывает в лицо и укладывает на него теплые частички загара. Слабо шуршит камыш, словно шепчется между собой по секрету.

Откуда-то сзади появилась стайка короткохвостых крачек. Маленькие чайки повисли в воздухе, часто махая крыльями. Вот одна из них, затем вторая, третья камнем падают в воду и с рыбкой взмывают вверх.

Не один малек заплывшего сюда косячка будет съеден проворными птицами.

Слева слышен слабый писк. Присматриваюсь. Разрозненный выводок утят появляется в заводи. Настороженная мамаша, заметив лодку, крякнула и, сделав короткий перелет тревожно сзывает своих утят.

Они не торопятся. Пока человек в лодке им не страшен, а уроки мамашин не сразу усваиваются.

Совсем рядом раздался резкий всплеск.

Крупные круги нарушили тишину заводи. Какая-то внутренняя сила колышет на глубине воду.

Встаю. Передо мной из воды показывается дуга с коричневыми пятнами. Капельки воды падают с нее на воду, на секунду сверкнув радугой. Резкий всплеск концов дуги, брызги - и снова волна морщит воду.

Что это?

За мгновение не успел ничего разобрать.

Слежу глазами за направлением кипящего котла. Вот он направился к затопленным сосенкам. Одна из них качнулась, окунулась сучьями в воду и снова выпрямилась, роняя с ветвей частые капли.

Подвижные круги опять движутся ко мне. Хочется, чтобы пятнистая дуга появилась еще раз.

И она появилась. Это было живое существо с двумя хвостами без головы. Хвосты били по воде, тело моталось, изгибаясь и блестя на солнце.

Да ведь это две щуки! Одна схватила другую, не рассчитав ее размеров. Равные силы, борьба не на жизнь, а на смерть.

Настал срок наблюдений. Опускаю в воду термометры и искоса слежу за направлением схватки в воде …

Через час рассказываю на станции о виденном. Дядя Саша заторопил меня:

— Поедем скорей туда! Они там, у щуки-мертвая хватка. Зубы смотрят внутрь, и щука не может выплюнуть добычу.

Дядя Саша был прав. Мы обнаружили щук, присмиревших от бессилия, у одной из коряг :в этой же заводи. Вечером все ели свежую уху.

Подвесной мотор четко выстукивает свой немудреный напев. На носу лодки радуют глаз полные корзины грибов. Мы Югским заливом возвращаемся в Переборы. Хочется есть, тело чувствует усталость, но настроение хорошее. Часто звенит смех, все довольны поездной в лес, одетый в свой осенний, багряный наряд.

— Лево руля, — неожиданно вскрикнул Юрий.

Заворачиваю лодку в сторону и шарю глазами по поверхности воды, пытаясь разглядеть затопленную корягу. Но ее нет.

— Подверни ближе к пирамиде, на ней зверьки!

Смотрю на обрешетку плавающей рядом пирамиды, но ничего не вижу. Только мерцающий сверху огонек слегка покачивается на воде.

Но вот сквозь узкие щели между досками мелькнуло что-то рыженькое. Круто поворачиваю лодку, захожу к зверькам.

Пять белок, мелькнув своими пушистыми хвостами, спрятались от нас на противоположной стороне. Снова резко поворачиваю лодку. Белочки, увидев нас, вприпрыжку исчезают. Иногда хитрая мордочка выглядывает из-за угла.

Ну и эквилибристы! Так и не разглядишь их хорошенько.

Кружу вокруг пирамиды. Белки все чаще и чаще спускаются близко к воде. Неожиданно одна из них, самая крупная и красивая, бросилась в воду и поплыла.

3а ней, спружинив тела, прыгнули еще три. Только пятая, самая маленькая белочка, несколько раз пыталась последовать их примеру, но в последнюю секунду ей не хватило решимости.

Вдруг она издала щелкающий звук и навострила уши. Уплывшие сгрудились в кучу. Первая ответила что-то на своем беличьем языке. Тогда пятая белочка сжалась в упругий комок, резко выпрямилась и, вытянув ноги, тоже прыгнула в воду. Быстро-быстро размахивая ножками, она нагоняла своих подруг. Как цветы каштана, торчали из воды их пушистые хвосты да над маленькими головками кисточки растопыренных ушей. Белки держали курс на материк.

На воде было почти тихо. Юршинский остров надежно защищал сегодня залив от беспокойного моря.

— Надоели белкам грибки, а шишек, видно маловато на острове.

Будут искать лучшие места, — в раздумье промолвил Юркй.

— А как они очутились на пирамиде?

— Залив широкий, не сразу переплывешь. Видишь, разделили путь пополам… Хитрющие, отдыхали на пирамиде.

Счастливо добраться вам до лучших мест, рыжие путешественницы!

В эту зиму осадков выпало выше нормы. Почти каждый день крупные хлопья снега сыпались с низкого неба, набрасывая полупрозрачное покрывало на вечерние огни. Высокие сугр06ы теснились к калиткам, и запорошенные дорожки еле заметной стежкой перебегали от дома к дому. Мохнатые снеговые шапки давили крыши и ломали молодые побеги притихших деревьев.

И весна оказалась необычной - ранней и дружной. Теплое дыхание с юга обожгло снега, и они ветвистыми ручьями проложили себе пути к рекам.

Рыбинское водохранилище быстро наполнилось до принятой нормы, а вода все прибывала, заливая участки земли, никогда не подвергавшихся затоплению.

Во время шторма, когда ветер сгоняет воду к наветренному берегу, в беде оказался муравейник на мысе Рожновском. Одиноким островком торчал из воды только верх муравейника. Яркое солнце пригрело его макушку. На ней кишмя кишели озадаченные муравьи. Одинокие храбрецы-разведчики спускались до самой воды и, потоптавшись у непреодолимой границы, со свежими новостями терялись в кипящей гуще на вершине, где, словно на вече, шло обсуждение случившегося.

Мне было жалко их, попавших в плен к стихии. Весна настойчиво напоминала им о привычных обязанностях, но не было выхода из неволи. Помочь им тоже я был бессилен. Утихнет ветер, уйдет нагонная вода и освободит муравейник.

Снова я попал на мыс Рожновский лишь через месяц. Любопытство погнало меня к муравейнику.

Я был озадачен и несколько раз обошел знакомый участок.

Муравейник исчез. На его месте, словно кратер потухшего вулкана, лежала узкая, сцементированная водой, полоска мусора. Куда он мог исчезнуть? Наклонившись низко к земле, я еще раз обошел "кратер" и заметил в густой траве узкую голую дорожку. Ныряя среди травы, обходя кусты и встречные сосны, она зеленым тоннелем углублялась в лес, карабкалась на вершину горушки и закончилась у высокого пня, где всегда росла сочная земляника. Вокруг пня расположился новый муравейник. Правда, по объему он был меньше старого, но жизнь в нем текла обычным порядком.

Невероятную работу совершил этот организованный трудолюбивый коллектив муравьев, чтобы еще раз не попасть впросак. Сначала проложил дорогу, а затем перетащил свое гнездо на новое место.

В тихий весенний вечер, у нашего дома раздался музыкальный roнr. Он был исключительно певуч и трудно объясним. Вот он опять повторился. Мы насторожились. Из-за соседнего дома появились две птицы.

— Лебеди, — выдохнул я шепотом и не спуская с них глаз, ловил шорох крыльев и редкое: «Гонг, гонг, …лиу, лиу», удалявшееся вдаль.

— Летят в сторону водохранилища, может будут у нас гнездиться.

Вот было бы здорово.

… Через месяц работал я на катере и услышал те же, ставшие знакомыми звуки. В вечерних сумерках у каемки затопленного леса появилась пара лебедей. Один из них умывался, катая брызги по белоснежной спине, второй зорко следил за окрестностью, плавно изгибая гордую шею. Потом их роли сменились. Когда ночные тени затушевали всё вокруг, белые пятна уплыли в темноту затопленного леса.

— Вот вы где обретаете, — с теплотой подметил я.

… Настала осень и пора охоты. На каждый выходной уезжали охотники пытать свое счастье. На палубе парохода сидели люди с ружьями и вели нескончаемые разговоры. Я прислушивался к ним.

Говорили больше бывалые охотники. К их рассказам прислушивались новички. Один из них пытался вклиниться в разговор, но его фразу са вот в прошлое воскресенье» - кто нибудь прерывал и следовал новый рассказ.

В одну из коротких пауз, торопясь, пока его не перебили, охотник успел бросить: - «А вот в прошлое воскресенье я дуплетом убил лебедя». Осмотрел слушателей, проверяя произведенное впечатление и встретил одни строгие глаза. Он явно не понимал случившегося.

— Как у тебя поднялась рука …. Птица-то эта, за гордую красоту свою, под защитой неписанного закона, а ты ее дуплетом… Думать надо, прежде чем стрелять, прохудившийся ты лапоть, -прошипел один из охотников и все они перешли на другой борт судна.

— Боже мой, неужели пострадала моя знакомая пара, - Жалость заслала глаза и я отвернулся, глуша свирепую злость к этому горе- охотнику.

… Зимой в городской газете появилось короткое сообщение: в полынье ниже Рыбинской ГЭС по ночам плавает одинокий лебедь. Утром он улетает в сторону замёрзшего водохранилища.

Нет, не покончил жизнь самоубийством, упав с высоты осиротевший лебедь. Не улетел на юг. Надежда отыскать свою подругу теплится в верном лебедином сердце, даже в зимние морозы.

… Настала новая весна. На водохранилище появились промоины.

Маленький самолет вел авиаразведку льдов. Яркое солнце уложило тень от нашего самолета на лед, и эта тень крупной птицей неотступно следовала за нами.

В районе торфов под нами появилась белая птица.

— Посмотри вниз, — сказал я летчику, — там одиночный лебедь, — и коротко передал ему печальную историю лебединой пары.

Летчик был охотником. Чертыхнувшись на услышанное, подвернул самолет ближе к берегу, а сам опять кинул взгляд вниз.

— Слушай! — обратился он ко мне. — Ты не заметил одну любопытную деталь…Лебедь, кажется гонится за нашей тенью. Проверим, — и еще раз развернул самолет.

Каждый наш поворот повторял и лебедь.

Мы посмотрели друг другу в глаза и замолчали. Оба подумали : «Какое сильное чувство - любовь».

— Я покажу тебе что-то необычное, - сказал мне товарищ, остановив меня у крыльца своего дома. — Подождем немного, пусть сгустятся сумерки и проведем один эксперимент.

— Ты видишь на карнизе под крышей этого крупного cизoro голубя, ero жильцы дома почему-то назвали «Малышом»". Он резко отличается в голубиной стае и размером, и повадками.

— Когда с крыши повисают первые сосульки, Малыш преображается. Его воркующий голос постоянно меняет тона, в зависимости от того, кто рядом с ним, голубка, меченная белым пятном у сложенных крыльев или осмелевший от весенних запахов соперник.

— Он особенно зол в пору гнездовья. Без разбору лезет в драку защищая облюбованный угол карниза, и, приплясывая, встречает свою голубку, посещающую гнездо для проверки. Когда голубка скромно сидит в гнезде, Малыш подкармливает ее самыми вкусными находками.

Что, не веришь?

Темнело. Мороз крепчал. Загорались звёздочки.

— Ну, наверно пора! — промолвил мой товарищ.

Он зашел в подъезд дома. Что-то там щелкнуло и зажглась лампочка внутри фонаря с номером дома.

Заволновался Малыш. Быстро слетел с карниза, сел на фонарь и затоптался на нем.

— Понимаешь, в фонаре стосвечовая лампочка. Она, видимо, прогревает фонарь, вот Малыш и ночует на нем в зимнюю стужу как на грелке.

В эту зиму лежали глубокие снега. Шагни раз в сторону от тропинки и утонешь в сугробах. Снег запрятал застывшие цветники на шлюзах. Только самые любопытные из цветочных стеблей простуженно выглядывали на морозный воздух. К ним каждую ночь тропился заячий след. Косой лакомился сохранившимися семенами на взъерошенных от холода вершинах многолетников. Заячья память хорошо запомнила козырек сугроба, открывавшего ему путь к поседевшему бетону, у которого приютились полюбившиеся цветники.

Заслышав шаги подходившего человека, спружинив ноги, заяц перепрыгивал через низкую бетонную стенку и убегал в поле.

Та ночь была тихой и свежий снег скрадывал звуки. Озадаченный заяц поздно увидел подходившего человека. Ноги спружинили и как всегда, подбросили вверх натренированное тело, но прыжок был сделан не в ту сторону.

Козырек сугроба куда-то исчез. За бетонной стенкой чернела бездна. Заяц падал в камеру шлюза. И чем дальше падал, тем больше сгущалась тьма.

Рыхлый снег смягчил падение. Опомнившись, побежал косой вдоль стены, а ей не было конца. Второпях он не замещал узкой щели в воротах и пробегал ее, торя кольцевую тропинку.

Недалеко в поселке мелькнули искры электросварки. Ослепленный заяц застыл столбиком у щели ворот, пропустившей пучок яркого света. Коrда погасла световая дорожка, заяц выбежал из камеры шлюза.

От глубокой осени можно ждать любых перемен. Мощный циклон надвигался на город. Давление падало. Запели провода и косые хлопья снега закружили в воздухе, словно не хотели падать на пожелтевшие листья и лужицы на земле.

Цепляясь за дома, заборы, сучья оголенных деревьев, сырой снег флюсом нарастал на наветренной стороне предметов. К утру вызвездило и нежданный мороз скрепил первый снег.

Утром я случайно остановился у скворечни. Как хронометр в ночной тиши четко отсчитывает свои удары, кол передавал сверху какие-то мерные звуки. Постучал по колу, прикрепленному к забору. Он замолчал, словно притаился. Потом опять раздалось: тук, тук, тук...

— Удивительное дело, - сказал я дома. — Наша скворечня тикает как часы. Что это может значить?

Все заинтересовались этой загадкой. Подошли к окну.

— Смотрите, сырые снежинки вчера залепили леток, а ночью снег замерз. Наверно, там кто-нибудь притаился от непогоды и попал в плен. Долбит клювом по снеговой пробке. Помочь им надо.

Пока мы раздумывали, что нужно сделать, из летка скворечни рухнула вниз снеговая пробка и два воробья вылетели на улицу.

Как-то я шел по кромке болота и смотрел на сосну с кудрявой вершиной, одиноко стоящую на соседней гриве. Она была оставлена здесь для осеменения вырубки. Вокруг нее уже бушевало молодое мелколесье, тянувшееся к солнцу стрелами ярко зеленых мутовок.

Надо мной что-то резко прошумело. Крупный косач стремительно летел в лес, а за ним гнался ястреб-тетеревятник. Второпях я вскинул свою бескурковку и выстрелил вдогонку хищнику. Меняя направление полета, раненный все же дотянул до сосны и скрылся в ее хвое.

Через неделю мне еще раз пришлось проходить по, этой тропинке. Я опять взглянул на сосну, но мой взгляд задержался. не на ней. Недалеко от дерева, над мелким кустарником, взлетали какие-то пушинки и медленно оседали на землю. То, что заметил, заставило меня насторожиться и влезть на ближайшее дерево. На высоко су6ленном пне сидел ястреб и рвал перья с добытой им сойки. Цветастые перышки ковровым кольцом окружили пень. Когда тушка была ощипана, ястреб взвился в воздух, а потом скрылся в кроне знакомой сосны.

«Гнездо» - подумал я. «Как же так? Птенцы давно на крыле... Может поздний выводок?» И тут я вспомнил свой выстрел по ястребу. «Не может быть, что другой ястреб подкармливает раненую мной птицу. Разве может быть такое среди хищников?» Ястреб улетел за новой добычей Я долго стоял недалеко от этой сосны. Видел старое гнездо со взрослой птицей в нем. Слышал злобное клецкание клюва, видел падающие на землю обглоданные косточки и моему удивлению не было границ.

Как-то к нам на станцию заехали орнитологи. Они изучали жизнь птиц и их гнездовья на водохранилище. Ко мне обратилась женщина в очках:

- Не встречали ли вы в этом районе каких-нибудь гнезд?

Я ответил положительно. Однажды, проезжал затопленным лесом, заметил странный островок. Куча уложенных в беспорядке сучьев плавали в небольшой заводи. В средней части островка лежало что-то смешанное с пухом. Запустив туда руку, нащупал яички.

— Это чомга спрятала свою кладку от хищников — подумал я.

Решил понаблюдать как она вернется к гнезду. Завел свою лодочку чуть в сторону замаскировался.

… Вечерело. Солнце падало в воду, играя на гребешках рябившего вдали моря. Где-то в соседней заводи всплеснула щука. Затем тишину разорвал неприятный гортанный крик. Взял в руки бинокль.

Лавируя между затопленными сосенками к гнезду плыла чомга. Длинная шея с воротничком, как перископ подводной лодки, вращала настороженную головку, увенчанную рожками.

Как пароход, подплывающий к пристани, чомга изредка неприятно кричала. Сделала вокруг гнезда большой крюк, словно хотела убедиться не скрывается ли вблизи враг. Затем подплыла к гнезду с подветренной стороны. Передняя часть её тела поднялась вверх и легла на кромку гнезда. Оно немного качнулось и осело в воду.

Чёмrа забралась к гнезду. Оно теперь устойчиво держало птицу.

Отряхнувшись от воды, чемга раскидала маскировку и уселась на яички, собирая вокруг разбросанный материал.

…На просьбу показать это гнездо, я сел в лодку орнитологов, и мы поплыли в затопленный лес. Ехать среди затопленных сосенок трудно. Весла задевают за цепкие ветки, лодка наезжает на торфяные кочки, плавающие бревна, коряги. Всплески буксующих весел нарушают тишину.

— Ваша чемга не хочет с нами встречаться. И в гнезде больше ничего нет.

— Почему вы так думаете? — удивился я такому выводу орнитолога.

— Возьмите бинокль, взгляните на просеку и обратите внимание на спину уплывающей птицы.

Я перестал грести и протянул руку за биноклем, навел его в указанное место. Два небольших полосатых птенца мирно сидели на спине у матери.

— Почему же — только два! Яичек было больше.

— Плохо вы знаете эту птицу. Это же – водяной извозчик.

Если два на спине, то остальные зажаты крыльями. Так ей удобнее скрываться от грозящей опасности.

Наш катер бросил якорь у мыса Рожновского. Гидрологи уехали проверять хитрые установки на воде. Механик Кононов решил побрать грибов. Размахивая красным пожарным ведром, он зашагал в мелкий березняк. В щетине травы по болотцу, росли как- будто выточенные и разрисованные волнушки.

Раздвигая руками траву, Николай с увлечением собирал грибы.

Невзначай поднял голову, несмело выпрямился и выронил ведро из рук. В сердце появился холодок, словно там таяла льдинка. Рядом стоял матерый лось с зубчатыми рогами.

Минута изумления прошла. Схватив сучок, он за6арабанил по ведру, задумав напугать лося. Напрасно. Наклонив голову, лось пошел на него.

Бросив ведро, Николай вскарабкался на первую березку, удивляясь поспешности, с которой это ему удалось сделать.

Лось, с прыгающими в глазах бликами, подошел к брошенному·ведру, пофыркал, несколько раз толкнул его обвислой губой, разбросал грибы и словно нехотя отошел немного в сторону.

Николай белкой скользнул с дерева и придерживая фуражку с крабом, побежал к метеостанции.

— Ну и всыпался я, — вымолвил он, переводя дыхание, -Загнал меня лось на дерево. Второпях выбрал не самое толстое. Поддай он рогами — и вытряс бы меня как спелую грушу.

— Считай, что тебе повезло. Я с косарями отсиживался на стоге сена не один час, -добавил рыбак, оказавшийся рядом.

— С чего это лось преследует человека?

— Один из наших рыбаков, ради забавы, выпалил в него мелкой дробью. Зверь запомнил причиненную ему боль. Вот и расплачиваемся за дурость одного человека.

Старый учитель ушел на пенсию. Скучал по любимому делу, бродил у школы и мучительно думал. Думал и нашел, чем еще сможет быть полезным для неугомонных ребят.

С тех пор он таинственно останавливал своих бывших учеников, ставших рыбаками и охотниками и просил о какой-то услуге.

Когда на селе зажигались огни, в его квартиру стучала чья-нибудь дружеская рука. Учитель открывал дверь, впускал посетителя и похлапывая взрослых по плечу, называл их мальчишескими именами, благодаря за принесённые свертки. В такие вечера и ночи не рacсвет в его квартире.

Прошел год и одна из комнат учителя стала музеем. За пеньком с ватным снегом прятался заяц. На березовом суку, усеянном сережками, сидел тетерев-косач. Из норы на него смотрела лиса-огневка. Длинноногий коростель не мог остановиться у куста голубики, куда-то спешил. На стеклянной воде плавала крякуша. Токующие турухтаны подняли свои церемониальные воротники. В уютном гнездышке лежат яички дрозда-рябинника, а в стеклянных банках - разная рыба. В комнате учителя собрались птицы и звери местного края. Не хватало только енотовидной собаки.

В одно хмурое утро учитель вышел на улицу. Открыл дверь на крыльце и посторонился. В сени зашла хромая енотовидная собака.

Она была ранена.

Долго лечил ее старый учитель и выходил.

В один из осенних дней он вынес ее на улицу. Енот не оглядываясь побежал к лесу, шелестя опавшими листьями. Довольная улыбка долго не сходила с лица старого учителя.

Таи, где маленькая речушка Яна, петляя искала путь к Мологе, раскинулось большое болото. Его залили воды Рыбинского моря. Долго лежало болото на дне, а в одно жаркое лето всплыло на поверхность воды бурая торфяная жижа. Ветер распылил по ней семена разнотравья. В следующую весну зазеленели робкие листочки и потянулись навстречу солнцу. Эту труднопроходимую сплавину облюбовали журавли для своего гнезда. Каждый вечер, когда солнце склонялось к закату, журавль трубно кричал. Он, видно, просил солнце не задерживаться в пути и завтра снова вернуться на болото. Просыпались журавли рано. На востоке алела только полоска зари. Отряхнув с се6я росу, осевшую за ночь, журавль вставал на цыпочки, задирал голову, словно хотел заглянуть за горизонт, где пряталось солнце. Когда солнечный луч заглядывал на болото, журавль, распушив куцый хвост и надломленные крылья, прыгал и кружил вокруг журавлихи. Она важно ходила у гнезда. Часто на ее ноге что-то рассыпало блуждающие зайчики. Это было кольцо с номером и коротким словом «Москва». Журавлиху пометили им, когда она была еще журавленком.

…На песчаной отмели, за Шумаровским островом, рыбаки тянули невод. Стая лещей пытается выплеснуться из прозрачной западни. Рыжеватый рыбак ловко подхватил одну из рыбин, осмотрел ее и бережно отпустил в воду. Это была счастливая рыбина. Ее не первый раз отпускают на свободу. На спинном плавнике счастливой рыбы сидел маленький передатчик и слал радиосигналы. Их принимали на берегу и следили, какими дорогами ходят по водоему рыбьи стаи. Но такое бывает совсем редко. К нам зашел житель Рыбинска В.Д. Глахов. Положил на стол обыкновенную картофелину. Но она также оказалась модницей. Металлическое кольцо с надписью: «Москва» воротничком перетянуло середину клубня. Свободные ее концы переросли кольцо в несколько раз. Зачем надо кольцевать картофель? Незачем. Как попало кольцо на картофельный участок? Может его выбросил охотник, убивший закольцованную дичь? Может кольцо уронили улетающие на юг птицы? Как вырос внутри кольца этот необыкновенный клубень? Разговорам не было конца, а удивлению границ. Однако загадка осталась неразгаданной.

Собрав после работы приборы, я сидел на берегу полноводной Сити. Какой-то парень подошел ко мне. Мы разговорились. Он оказался из деревни Иrнатово, где я остановился на время половодья реки.

— Хотите сходить на тетеревиный ток? — предложил он.

…Под вечер мы шагали по лесной дороге среди черных ольховых деревьев, помогая руками вытаскивать из грязи сапоги В чистом весеннем небе, как привязанный, тянул свои рулады жаворонок. На остожье плакались чибисы. На окраину поля с зеленеющей озимью пикировал бекас. Где-то протрубили журавли. В крутой излучине реки серела ложня.

— Вот тут мы и сделаем шалаши.

Я старался стать прилежным подсобником. Рубил у елок нижние ветви, рвал с корня стерню овса и все это таскал в нужное место. Анатолий, как заправский лесовик, обвивал зелеными лапушками скелет шалашей.

— Давай посидим часок. Тетерева могут прилететь на вечернюю репетицию - предложил мне Анатолий, когда два шалаша, как копны сена на лугу, встали на прошлогоднем овсяном поле.

— Представляю тебе право первого выстрела - добавил он и тепло улы6нулся. Мне стало ясно, он брал шефство надо мной как новичком на такой охоте.

Солнце шло к закату. На глазах менялось освещение поля. Уши ловили посторонние звуки. Сначала их не было. Потом что-то с шумом пронеслось над шалашом и замолкло. Встав на колени, я прильнул к смотровому окну. В разных концах поля появились черные кочки с красными шапочками. Недалеко от моего шалаша уселась пара чернышей.

— Чуф-фы, чуф-фы — разнеслось по полю и вокруг забурлыкало множество голосов, как будто засочился необычный источнике

Застыв в восторге, я забыл о ружье и праве первого выстрела. Сев вразброд, птицы бормоча и чуфыкая незаметно приближались одна к другой. Ближайшие ко мне петухи, вцепились в драке. Я позабыл где нахожусь. Вздрогнул от выстрела. Птицы улетели.

Вышел из шалаша, размялся, все еще находясь под впечатлением увидевшего.

— Что-же вы не стреляли? У меня руки гудели от натуги. С первой минуты прилета птиц, на корточках я продержал на вытянуты руках свою пушку стволами вверх. У меня на шалаше сидел токовик и задавал тон всему току.

— Тихо, Анатолий, не шуми! Красота-то какая. Сидел я как в театре. Рука тянулась не к ружью, а к шапке. Хотелось вздернуть ее с головы, в знак уважения к этим пернатым артистам.